Неточные совпадения
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать себя. Раны мои доказывают, что я их и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие, что граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой
болезни. Такое неправосудие растерзало мое
сердце, и я тотчас взял отставку.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде, о политике, о
болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где
сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн
сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его
болезни.
Он был очень беспокоен, посылал о ней справляться. Скоро узнал он, что
болезнь ее не опасна. Узнав, в свою очередь, что он об ней так тоскует и заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла его, что ей гораздо легче, что у ней пустая, легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на работу. Когда он читал эту записку,
сердце его сильно и больно билось.
(Доктор находил в нем, сверх всего другого, и
болезнь сердца.)
Это был тот кризис, которого с замирающим
сердцем ждал доктор три недели. Утром рано, когда Зося заснула в первый раз за все время своей
болезни спокойным сном выздоравливающего человека, он, пошатываясь, вошел в кабинет Ляховского.
Ему становилась понятною
болезнь Ивана: «Муки гордого решения, глубокая совесть!» Бог, которому он не верил, и правда его одолевали
сердце, все еще не хотевшее подчиниться.
X. с большим участием спросил меня о моей
болезни. Так как я не полюбопытствовал прочитать, что написал доктор, то мне и пришлось выдумать
болезнь. По счастию, я вспомнил Сазонова, который, при обильной тучности и неистощимом аппетите, жаловался на аневризм, — я сказал X., что у меня
болезнь в
сердце и что дорога может мне быть очень вредна.
— Не беспокойтесь, у меня внизу сани, я с вами поеду. «Дело скверное», — подумал я, и
сердце сильно сжалось. Я взошел в спальню. Жена моя сидела с малюткой, который только что стал оправляться после долгой
болезни.
— Да,
болезни ни для кого не сладки и тоже бывают разные. У меня купец знакомый был, так у него никакой особливой
болезни не было, а только все тосковал. Щемит
сердце, да и вся недолга. И доктора лечили, и попы отчитывали, и к угодникам возили — ничего не помогло.
Причины смерти почти всякий раз регистрируются священниками по запискам врачей и фельдшеров, много тут фантазии, [Между прочим, я встречал тут такие диагнозы, как неумеренное питье от груди, неразвитость к жизни, душевная
болезнь сердца, воспаление тела, внутреннее истощение, курьезный пневмоний, Шпер и проч.] но в общем этот материал по существу тот же, что и в «Правдивых книгах», не лучше и не хуже.
Скитающиеся любовницы, отдающие
сердца свои с публичного торга наддателю, тысячу юношей заразят язвою и все будущее потомство тысящи сея; но книга не давала еще
болезни.
К особенностям Родиона Потапыча принадлежало и то, что он сам никогда не хворал и в других не признавал
болезней, считая их притворством, то есть такие
болезни, как головная боль, лихоманка, горячка, «
сердце схватило», «весь не могу» и т. д.
…Дьяков говорит, что это хроническое воспаление
сердца, с которым неразлучны припадки ипохондрии. Она-то хуже всего… [Речь идет о
болезни Пущина.]
Провидение посетило бедствием Россию; ужасная
болезнь свирепствует. Плачевное сие известие из отечества сильно потрясло наши
сердца… [Письмо проколото в нескольких местах при дезинфекции от холеры.]
Сердце у меня замерло от страха, и мысль, что я причиною
болезни матери, мучила меня беспрестанно.
Я не внял голосу
сердца, которое говорило мне:"Пощади бедную женщину! она не знала сама, что делает; виновата ли она, что ты не в состоянии определить душевную
болезнь, которою она была одержима?"
Если злоба и желчь недостаточно сосут мое
сердце, я напрягаю все силы, чтоб искусственными средствами произвести в себе
болезнь печени.
Напротив того, — Имярек весь состоял из нервов;
болезнь его заключалась в нервном потрясении всего организма, осложненном и
болезнью сердца, и катаром легких, и проч.
Прародитель имел организм первоначальный, непочатой; он не знал, что такое нервы, какие бывают
болезни сердца, катары легких и т. п.
И не было тогда ни дифтеритов, ни тифов, ни
болезней сердца, а был один враг телес человеческих: кондрашка.
Как должно это действовать на человека, страдающего, кроме
болезни сердца, эмфиземы, воспаления дыхательных путей, астмы — еще мозолями!
Эмилио сидел на том же самом диване, на котором его растирали; доктор прописал ему лекарство и рекомендовал «большую осторожность в испытании ощущений», — так как субъект темперамента нервического и с наклонностью к
болезням сердца.
Мы все, здесь стоящие, имели счастие знать его и быть свидетелями или слышать о его непоколебимой верности святому ордену, видели и испытали на себе, с какой отеческою заботливостью старался он утверждать других на сем пути, видели верность его в строгом отвержении всего излишнего, льстящего чувствам, видели покорность его неисповедимым судьбам божиим, преданность его в ношении самых чувствительных для
сердца нашего крестов, которые он испытал в потере близких ему и нежно любимых людей; мы слышали о терпении его в
болезнях и страданиях последних двух лет.
— Как ты меня испугала, моя милая, недобрая женушка. Если бы ты знала, что ты сделала с моим
сердцем. Ведь такой ужас на всю жизнь остался бы между нами. Ни ты, ни я никогда не могли бы забыть его. Ведь это правда? Все это: помощник капитана, юнга, морская
болезнь, все это — твои выдумки, не правда ли?
Да поможет бог и нам изгладить из
сердец наших последние следы того страшного времени, влияние которого, как наследственная
болезнь, еще долго потом переходило в жизнь нашу от поколения к поколению.
Родители не нарадовались, не нагляделись на него и убедились, что
болезнь выгнала из молодой головы и
сердца все прежние мысли и чувства.
— Теперь мне все равно, все равно!.. Потому что я люблю тебя, мой дорогой, мое счастье, мой ненаглядный!.. Она прижималась ко мне все сильнее, и я чувствовал, как трепетало под моими руками ее сильное, крепкое, горячее тело, как часто билось около моей груди ее
сердце. Ее страстные поцелуи вливались в мою еще не окрепшую от
болезни голову, как пьяное вино, и я начал терять самообладание.
— Да, да, боярышня, — повторил важно Кирша. — Тебя, точно, сглазили голубые глаза одного русоволосого молодца.
Болезнь твоя вот тут — в
сердце.
Этот спасительный пример и увещательные грамоты, которые благочестивый архимандрит Дионисий и незабвенный старец Авраамий рассылали повсюду, пробудили наконец усыпленный дух народа русского; затлились в
сердцах искры пламенной любви к отечеству, все готовы были восстать на супостата, но священные слова: «Умрем за веру православную и святую Русь!» — не раздавались еще на площадях городских; все
сердца кипели мщением, но Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре
болезни, а бессмертный Минин еще не выступил из толпы обыкновенных граждан.
— Уважаемый, не верьте! — зашептал он, прикладывая руку к
сердцу. — Не верьте им! Это обман!
Болезнь моя только в том, что за двадцать лет я нашел во всем городе одного только умного человека, да и тот сумасшедший.
Болезни нет никакой, а просто я попал в заколдованный круг, из которого нет выхода. Мне все равно, я на все готов.
Один был взят из придворных певчих и определен воспитателем; другой, немец, не имел носа; третий, француз, имел медаль за взятие в 1814 году Парижа и тем не менее декламировал: a tous les coeurs bien nes que la patrie est chere! [как дорого отечество всем благородным
сердцам! (франц.)]; четвертый, тоже француз, страдал какою-то такою
болезнью, что ему было велено спать в вицмундире, не раздеваясь.
Нечего делать, надо велеть молчать
сердцу и брать в руки голову: я приготовляю мать к тому, чтобы она, для Маниной же пользы, согласилась позволить мне поместить сестру в частную лечебницу доктора для больных душевными
болезнями».
А деревня не нравится мне, мужики — непонятны. Бабы особенно часто жалуются на
болезни, у них что-то «подкатывает к
сердцу», «спирает в грудях» и постоянно «резь в животе», — об этом они больше и охотнее всего говорят, сидя по праздникам у своих изб или на берегу Волги. Все они страшно легко раздражаются, неистово ругая друг друга. Из-за разбитой глиняной корчаги, ценою в двенадцать копеек, три семьи дрались кольями, переломили руку старухе и разбили череп парню. Такие драки почти каждую неделю.
Слова эти потрясли меня; но скрепя
сердце я воротился к больному и уверил, что Высоцкий не придает важности его
болезни.
Гипертрофия
сердца — это, как бы вам сказать, это такая
болезнь, которой подвержены все люди, занимающиеся усиленной мускульной работой: кузнецы, матросы, гимнасты и так далее.
Пожалуйте. Оспа пристала, да какая! Так отхлестала бедных малюток и так изуродовала, что страшно было смотреть на них. Маменька когда увидели сих детей своих, то, вздохнувши тяжело, покачали головою и сказали:"А что мне в таких детях? Хоть брось их! Вот уже трех моих рождений выкидываю из моего
сердца, хотя и они кровь моя. Как их любить наравне с прочими детьми! Пропали только мои труды и
болезни!"И маменька навсегда сдержали слово: Павлусю, Юрочку и Любочку они никогда не любили за их безобразие.
Кто с
сердца или с кручины так бьёт, многие притчи оттого бывают: слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут, и перст, и главоболие, и зубная
болезнь; а у беременных жен и детем повреждение бывает в утробе.
От 3 декабря. «Я уведомил тебя, что писал Плетневу; вчера получил от него неудовлетворительный ответ. Письмо к Гоголю лежало тяжелым камнем на моем
сердце; наконец, в несколько приемов я написал его. Я довольно пострадал за то, но согласился бы вытерпеть вдесятеро более мучения, только бы оно было полезно, в чем я сомневаюсь.
Болезнь укоренилась, и лекарство будет не действительно или даже вредно; нужды нет, я исполнил свой долг как друг, как русский и как человек».
Всякая глава в
болезнь, — всякое
сердце в плач.
Так прошло три года. Кольцову было уже лет 14, когда его поразил внезапный удар, нанесенный его дружбе. Приятель, которого он так полюбил, с которым делил до сих пор лучшие свои чувства, которому он обязан, может быть, лучшими минутами своей отроческой жизни, — умер от
болезни. Это было первое несчастие, поразившее чувствительное
сердце Кольцова. Он глубоко и тяжело горевал о погибшем друге, с которым находил отраду для своего
сердца. К нему, кажется, обращался он в 1828 г, в стихотворении «Ровеснику...
Он дохнул свежим воздухом и почувствовал свежесть на
сердце, как выздоравливающий, решившийся выдти в первый раз после продолжительной
болезни.
Григорий усердствовал — потный, ошеломлённый, с мутными глазами и с тяжёлым туманом в голове. Порой чувство личного бытия в нём совершенно исчезало под давлением впечатлений, переживаемых им. Зелёные пятна под мутными глазами на землистых лицах, кости, точно обточенные
болезнью, липкая, пахучая кожа, страшные судороги едва живых тел — всё это сжимало
сердце тоской и вызывало тошноту.
Он, влюбленный в Елену, становится посредником между ею и Инсаровым, которого она полюбила, великодушно помогает им, ухаживает за Инсаровым во время его
болезни, отказывается от своего счастья в пользу друга, хотя и не без стеснения
сердца, и даже не без ропота.
Так, вероятно, в далекие, глухие времена, когда были пророки, когда меньше было мыслей и слов и молод был сам грозный закон, за смерть платящий смертью, и звери дружили с человеком, и молния протягивала ему руку — так в те далекие и странные времена становился доступен смертям преступивший: его жалила пчела, и бодал остророгий бык, и камень ждал часа падения своего, чтобы раздробить непокрытую голову; и
болезнь терзала его на виду у людей, как шакал терзает падаль; и все стрелы, ломая свой полет, искали черного
сердца и опущенных глаз; и реки меняли свое течение, подмывая песок у ног его, и сам владыка-океан бросал на землю свои косматые валы и ревом своим гнал его в пустыню.
— Да-с, действовали ли на него эти душевные неприятности, которые он скрывал больше на
сердце, так что из посторонних никто и не знал ничего, или уж время пришло — удар хватил; сидел за столом, упал, ни слова не сказал и умер. Этот проклятый паралич какая-то у нас общая помещичья
болезнь; от ленивой жизни, что ли, она происходит? Едят-то много, а другой еще и выпивает; а моциону нет, кровь-то и накопляется.
— Да, матушка, едино Божие милосердие сохранило нас от погибели, — отозвался Василий Борисыч. — Грешный человек, совсем в жизни отчаялся. «Восскорбех печалию моей и смутихся…
Сердце мое смутися во мне, страх смерти нападе на мя,
болезнь и трепет прииде на мя… но к Богу воззвах, и Господь услыша мя». Все, матушка, этот самый — пятьдесят четвертый псалом я читал… И услышал Господь грешный вопль мой!..
И Пантелей и Никитишна обошлись с Алексеем ласково, ничего не намекнули… Значит, про него во время Настиной
болезни особых речей ведено не было… По всему видно, что Настя тайну свою в могилу снесла… Такими мыслями бодрил себя Алексей, идя на зов Патапа Максимыча. А
сердце все-таки тревогой замирало.
Но когда Аксинья Захаровна повела речь о смерти, наболевшее
сердце Насти захолонуло — и стало ей жаль доброй,
болезной матери.
Будьте искренны, — если бы человек, не старик, не тягчимый
болезнями, но добрый, в цвете лет, полюбил вас всем
сердцем, преданный во власть вашу безусловно, в вас бы поставил одну свою отраду, цель жизни и всё свое блаженство, неужли бы вы ему в пользу не склонились ниже к малейшей взаимности?